Эти строки я посвящаю тем участникам Великой Отечественной войны, о которых мало пишут. Да, именно участникам, моим ровесникам, моему поколению, детям, опаленным войной, которых один из писателей назвал «подранками».

Это они, полевые тростиночки военного времени, иссиня-серые от голода пошли в первый класс в суровые годы войны. С холщовыми сумками вместо портфелей шли они через поле (начальная школа была там, где сейчас музыкальная), и суровый пронзительный ветер вовсю гулял в рваных пальтишках (всё, что осталось от довоенного времени). Шли в огромных валенках, которые обмерзали на морозе, а в классе оттаивали и текли, поэтому война – это ещё и постоянно мокрые ноги. Шли полусонные, потому что почти целую ночь провели в сыром полутемном бомбоубежище. Многие из нас так и не успели осознать прелести произнесённого слова «папа», имена наших отцов высечены светлыми буквами на обелиске «Звезда израненная». В этой войне есть ветераны боёв, есть труженики тыла и есть мы – маленькие труженики дома.
С первых дней наши отцы ушли на фронт, матери с утра до поздней ночи уходили на свой фронт – трудовой, и все домашние взрослые печали и заботы легли на наши хрупкие детские плечи. Первая, основная обязанность – получить по карточкам хлеб. Я до сих пор помню цвет этих талонов: розовый – рабочая карточка, 900 граммов, голубой – детская, 450 граммов и зелёная – иждивенческая, для старой бабушки – 350 граммов. А ещё свой вечный страх: не потерять бы!
Вторая обязанность и забота – принести воды: ведь ни о каком водопроводе тогда не было и речи, была одна на несколько домов чугунная, гремящая рукояткой колонка. Подступы к ней зимой были сплошной, совсем недетской мукой. Всё вокруг на морозе превращалось в ледяные торосы, и надо было еще суметь, налегая всем худеньким телом, нажать полузамерзшую рукоятку, налить в скользящее ведро и суметь донести его до дома.
Центрального отопления тоже не было, во всех домах топились печки, и заготовка дров тоже ложилась на наши плечи. Рубили, едва удерживая топор в руках, пни в овраге, который коренные лыткаринцы называли поэтическим словом «роща», всей дворовой ватагой ходили воровать торф на железнодорожные пути. А ещё огороды. Когда съели всю лебеду и крапиву в округе, их раскопали везде у домов и в поле. Их надо было копать, поливать, сторожить, ибо голод не знал нравственных границ, и часто ещё не взошедшую картошку могли выкопать другие. Адский детский труд и нищий урожай никак не решали проблемы голода. Чтобы выжить и спасти детей, лытка-ринцы стали приобретать коз. Эти козы прочной верёвкой соединили нас вместе: их надо было отвести утром в стадо, в обед сходить подоить (да, 6–7-летние мы умели это делать), встретить вечером и до сумерек ещё попасти.
А очереди за керосином? Готовили на керосинках, а вечером зажигали коптилки. Нужно было сначала еще дождаться, когда его привезут в керосиновую лавку, выстоять длинную очередь, а потом тащить, надрываясь, эту тяжеленную канистру.
«Школьные годы чудесные»... Мое поколение пошло в школу под грохот канонады и голос Левитана «Воздушная тревога!».
Лучше, чем сказал об этом наш лыткаринский поэт Игорь Кузнецов, не скажешь. Эти пронзительные строчки я приведу целиком:
Шла война уже два года.
Мы подрастали без отцов.
Штаны в заплатах, лапти –
мода
Была в деревне у юнцов.
Мама плакала украдкой,
В тот день на ферму
не пошла.
Меня в лаптях с одной
тетрадкой
Впервые в школу привела.
Низкий поклон нашим учителям, они заменяли нам в то суровое время наших матерей, которых мы видели только ночами. Они, как могли, согревали наши озябшие души. И на всех у них хватало тепла, а ведь в классе было по 44 человека. Они никогда не ругали нас. Да и что с нас было взять, если первые три урока мы только и делали, что поворачивали свои головы на каждый шорох за дверью, ожидая свои дополнительные сто граммов чёрного хлеба и магические слова учительницы: «Дети, отложите в сторону тетради» (а тетрадями служили маленькие чёрные грифельные дощечки, а вместо ручки – кусочек мела). А после мы могли и заснуть на уроке: ведь почти всю ночь проводили в сыром бомбоубежище, где капало с потолка, а темноту освещала чадящая коптилка.
Боль в душе на всю жизнь,
я того не таю,
Той войны роковое
наследство.
И вопрос непростой я себе
задаю:
Ну а было ли, было ли
детство?
(Из стихов Нины БЫКОВОЙ).
Война не только отняла у нас отцов, лишила детства, она и сегодня стреляет по нам. Детский труд, порой не под силу и взрослому, лебеда и крапива, холод и голод военной поры и сегодня аукаются болью и немощью. Многие мои ровесники ушли уже в мир иной, так и не дождавшись льготной милости от государства. Нам ничего не положено, и власть просто выкинула нас из всех льготных категорий, лишив какой-либо помощи и заботы. Правда, раз в два-три года нам дают бесплатные путёвки в санаторий, но это не категория льготности, это категория нищеты. Власть даёт эту милостыню тем, чьи пенсии чуть выше прожиточного минимума, но не перешагнули за 10 тысяч. Что это за санатории, писать не буду, в одном из таких я была три года назад: одна медицинская сестра на три процедурных кабинета, до минимума сведённые медицинские услуги. Но и такие, говорят, постепенно закрываются. Зачем они? Впереди столько трат: Олимпиада в Сочи, саммит во Владивостоке (одна подготовка обойдётся в 10 миллиардов), слёт «нашистов» на Селигере (280 миллионов), новый парламентский центр и т.д. Государство, забывшее своих детей и стариков, обречено. Горько и стыдно.
Кира ПАЛАТИНА.
«Правда» от 21 августа 2012 г.